Она рассмеялась:

— Когда вы так говорите — можно подумать, что вы глубокий старик!.. Мы с вами будем в одной засаде. Вам как гостю будет предоставлено право первого выстрела. Но не волнуйтесь. Если вы промахнетесь, я убью вашего зверя.

Может, она и выглядела как приятная дама, но говорила как маленькая хвастушка.

— Благодарю вас, — сказал я сухо.

— Я хорошо стреляю, — продолжала она. — Я написала полковнику Стьернхьелму, что вы не особенно-то большой любитель пеших прогулок, так что нам выделят одну из ближних засад. Да и какая разница. Там у нас будет не меньше шансов подстрелить дичь, чем в любом другом месте.

— Ну и хорошо, — сказал я. — Не хотелось бы думать, что из-за меня вы вернетесь с охоты без добычи.

Она засмеялась:

— Что, я веду себя ужасно недипломатично? Но нам же действительно очень хочется, чтобы охота вам понравилась, а некоторые засады расположены довольно далеко, в труднопроходимых местах. А там у нас, боюсь, не будет ни лошадей, ни «джипов», чтобы вы могли охотиться в более привычных для себя условиях.

В ее голосе появились укоризненные нотки. У меня вдруг возникло желание как-нибудь пригласить ее на лосиную охоту в Скалистые горы. Просидев два дня в седле, она бы сразу изменила свое мнение об американской охоте… Позже, разговаривая с хозяином дома, я увидел, как она подсела к Лу в углу гостиной. Обе девушки улыбались друг другу и вели беседу медовыми голосами, отчего мне почему-то захотелось столкнуть их лбами. О чем они говорили, я не слышал.

На обратном пути я спросил у Лу:

— Слушай, с чего это вы с малышкой фон Хоффман невзлюбили друг друга?

Лу бросила на меня удивленный взгляд, который не был, правда, столь неподдельным, как ей бы того хотелось.

— Невзлюбили?.. Я ее не невзлюбила. Мне просто не нравится такой тип женщин — этакое невинное дитя природы. Я уже тебе это говорила. — Она посмотрела на меня. — Хочу дать тебе один совет, приятель. Держись от нее подальше! — она произнесла это жестким голосом.

— Как это понимать?

Она уже отвела взгляд.

— Забудь. Это просто дружеское предупреждение. Я просто хочу сказать, что она большая чудачка — вот так это и надо понимать. О чем это вы, кстати, так увлеченно беседовали за ужином?

— Ну, если тебе так хочется знать, мы сравнивали убойную силу американского патрона калибра 30–06, применяемого для стрельбы по крупной дичи, и европейского восьмимиллиметрового. Она предпочитает восьмимиллиметровые, можешь себе представить!

— О Боже! Сказала же я тебе, что она чудачка.

Такси подъехало к нашему отелю. Я расплатился — я уже привык к местной валюте — и повел Лу к дверям. Мы молча поднялись по лестнице и остановились перед дверью ее номера.

Она чуть нахмурилась и повернулась ко мне.

— Ну вот, кажется, и все. С какой стороны ни посмотри, это был полезный опыт, не правда ли? — Потом помолчав, добавила: — Нам, по-моему, надо выпить на прощанье, как тебе кажется? У меня еще осталось немного бурбона. Помоги мне опустошить бутылку.

Не слишком тонко сработано. У меня за спиной была дверь моего номера, а за дверью на комоде стояли кассеты с пленкой — если все еще стояли, — которые я пригрозил отправить в Америку завтра утром. Я предполагал, что лимит времени вынудит ее предпринять какие-то действия, но, должен признаться, никак не предполагал, что в такой форме.

— Ладно, — сказал я. — Зайду, но только на минутку, если ты не против. Сегодня был трудный день.

День был и впрямь трудный, и он еще не закончился.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Закрыв за собой дверь, я ощутил странное волнение, которое всегда возникает, когда знаешь, что последует дальше. Я не знал только, какую прелюдию она разыграет сейчас — но это должно быть что-то ненавязчивое, пристойное.

В том, что прелюдия будет, я не сомневался. Сегодня она не станет действовать поспешно и беззастенчиво, в том духе, что, мол, «да-ладно-мы-уже-оба-взрослые-люди», как в прошлый раз. Такой вариант ведь не занимает много времени.

Сегодня же ей надо отвлечь меня на какое-то время, не отпуская в мой номер, пока кто-то каким-то образом не подаст ей ясный сигнал. Я же гадал, как же они умудрятся все это провернуть. Трюк с ошибочным телефонным звонком тут не пройдет, потому что в номерах этого арктического отеля не было телефонов. Я смотрел, как она идет вешать пальто в стенной шкаф, Она вернулась из прихожей с бутылкой — у этой бутылки был такой родной, такой американский вид, что я даже улыбнулся.

— Я сейчас приду, — сказала она.

— Не торопись, — отозвался я.

Она начала было что-то еще говорить, но передумала и скрылась за занавеской крошечной ванной в углу номера — пошла наполнить стаканы водой. В ожидании ее я стал оглядывать комнату. Она была похожа на мою. Ее номер располагался в торцевой части здания отеля, и окно, в отличие от моего, выходило не на озеро и лес — кстати, оно выходило на железнодорожный вокзал, — но ведь ночью, когда задернуты шторы, вид за окном большого значения не имеет. Как и в любом другом отеле, две кровати посреди комнаты были основным предметом обстановки. Большие железные кровати со старомодными медными набалдашниками. Со времени моего миннесотского детства я что-то не видел, чтобы такие кровати употреблялись по их прямому назначению, хотя повидал немало таких, пылящихся в антикварных магазинах и в лавках старьевщиков.

Было тут еще и удобное зачехленное кресло, выкрашенное в белый цвет, такой же белый комод, парочка столиков по углам и ковер на полу. Хотя тут явно не хватало всяких приспособлений, без которых не обходится ни один гостиничный номер в Америке, эта комната, безусловно, была куда более уютной и просторной, нежели те бездушные благоустроенные конурки, которые можно снять за вдвое большую цену в современных общежитиях. Но, как я уже сказал, первое, что бросается в глаза во всех отелях, это красующиеся посреди комнаты кровати. Я решил вести себя как последний гад и как можно грубее разыграть необходимый ей эпизод с моим участием. Я подошел к ближайшей кровати и уселся на край, отчего старые пружины жалобно скрипнули под моим задом.

Она задержалась в ванной довольно долго. Но наконец появилась, неся в каждой руке по стакану. В длинном черном платье с глубоким вырезом она выглядела стройной, худенькой и очень привлекательной. Я поймал себя на мысли, что если бы дал себе волю, мог бы здорово влюбиться в эту девушку. После недельной работы с напарницей невозможно не прийти к каким-то определенным выводам относительно нее, как бы ты ни старался отогнать всякие мысли о ней. Я смотрел на Ау, и мне вдруг ужасно захотелось сорвать этот дурацкий спектакль каким-нибудь неуместным откровением.

Мне надо было постараться ее убедить в том, что у меня нет ни малейшего желания возвращаться к себе в номер до тех пор, пока мое появление там никого не застигнет врасплох; что они могут не торопясь заниматься моими кассетами, стоящими в рядок на комоде, и что ей не придется выкупать эти пленки своим телом. Конечно, она сразу что-то заподозрила. Будучи далеко неглупенькой, а может быть, даже еще умнее, она должна была бы удивиться, с чего это я вдруг так беззаботно стал относиться к тем важным пленкам, которые надеялся обменять на интересующую меня информацию…

Тем не менее, я был введен в искушение. Я все никак не мог отогнать мысль, что в общем и целом она была ужасно милым созданием. Я понятия не имел, как это она впуталась в эти дела, да мне было на это наплевать. Если бы мы могли просто и спокойно поговорить, а не играть в грязные игры с алкоголем и сексом, возможно, мы бы обнаружили, что все это просто ужасное недоразумение… Я что-то сильно размяк. Признаюсь, я уже был готов совсем раскваситься и заявить нечто вроде: «Лу, дорогая, давай-ка выложим карты на стол, пока мы не совершили чего-то такого, о чем потом будем оба жалеть». Потом я заметил, что она без чулок.

Она остановилась передо мной и широко улыбнулась.